Падчерица Синей Бороды - Страница 98

Под конец обеда я так устала, что совершенно перестала себя контролировать. И когда один из «коллег», причмокивая, спросил, какое вино ему налили – потому что на оплетенной бутылке не было этикетки, – я не выдержала и укоризненно заметила:

– «Шато-Марго» восемьдесят второго года! Как можно пить такое вино с жареной рыбой?!

Ковырявшая вилкой в тарелке Лена посмотрела на меня с испугом и недоумением, как будто я громко пукнула.

А Коржак растерянно посмотрел на только что лично им откупоренную за столом бутылку. Я даже услышала шорох – это копошились в напряжении его мозговые извилины, он, бедный, никак не мог понять, когда я успела незаметно попробовать вино, если бутылка все время стояла у него под носом, или я залезла в его кабинет и пролистала все счета на поставку вин и продуктов?!

– Спокойно! – я выставила перед собой ладони. – Не нервничайте. Сорт вина я определила по пробке, – беру со стола штопор с нанизанной на него пробкой, нюхаю. – Ну? Точно «Шато-Марго», восемьдесят второго!

– Кто это? – спрашивает потрясенный гость, который посмел жрать рыбу под такое вино.

– Это… – задумался Коржак, который посмел подать такое вино под жареную рыбу. – Это наша новая прислуга. Наверное, она раньше подрабатывала в барах.

Так, значит? Нашел объяснение моей проницательности!

– Да ладно, не напрягайтесь. Я прочла название вина на пробке, – поднимаю вверх штопор.

Лена, Коржак и оба гостя, передавая друг другу штопор, читают на пробке темно-красную надпись и вглядываются в крошечное изображение герба. Последней, нацепив на нос очки, пробку изучает Аделаида.

– Но здесь не указан год, – заявляет она.

– Осенью в Москву завезли «Шато-Марго» восемьдесят второго года, – вздыхаю я, осматриваю на просвет чистый бокал Аделаиды – она от вина отказалась, – наливаю в него из бутылки, взбалтываю и пробую, размазывая глоток по нёбу.

У корейца это вино всегда вызывало мгновенный столбняк восторга.

«Лиса, ты только послушай свой язык! Более терпкое, чем обычно, сахаристость понижена, но эта кислинка просто прелестна! А привкус вишни? Ты знаешь, что некоторые виноградники обсаживают вишневыми или персиковыми деревьями?»

– Да, – многозначительно киваю и допиваю вино, – восемьдесят второй. Чересчур терпкое, сахаристость понижена, чувствуете, как язык пощипывает? А привкус вишни? Легкий привкус вишни, неужели не чувствуете?

Господи, как же я устала, только бы не упасть! Осматриваю застывшие удивленные морды за столом, что же мне делать, я здесь первый день, а уже готова всех передушить?!

– Но кто-то же из вас купил это вино? Кто-то отдал почти двести долларов за бутылку! А может, вам просто понравилось плетение из испанской рогозы?

– Действительно, – смотрит Коржак на жену – любительницу крепких напитков, она уж точно не заказывала это вино! – Кто это купил? Неужели – двести?..

– Я принесла из подвала, там была целая коробка, осталось четыре бутылки, – оправдывается Аделаида.

– Наверняка это чей-то подарок, – нарочито равнодушно замечает Лена и залпом допивает свой бокал. Слегка кривится и смотрит жалобным взглядом на графинчик с коньяком.

Сижу в кухне на полу, прислонившись спиной к дверце стола. Жду, когда можно будет убрать в столовой. Между ног у меня зажата бутылка с остатками вина, по полу катаю красное яблоко и просто… засыпаю, совсем засыпаю…

– Эй! Новалиса! Отнеси кофе в кабинет! – Аделаида пинает мою ногу носком войлочных туфель.

Надо же, запомнила!

Кое-как встаю на четвереньки, потом выпрямляюсь. Аделаида терпеливо ждет, держа поднос с чашками, кофейником и открытой коробкой конфет. Ассорти.

– Вот эти должны быть с мармеладом внутри, – показываю я пальцем на круглые конфеты.

– Нет. Эти с шоколадной начинкой. Ты какие любишь? – строго спрашивает Аделаида.

– С помадно-сливочной.

– Вот эти, с краю.

– Я съем две?

– Давай. Только не урони ничего по дороге.

– А чего это ты такая добрая? – опомнилась я уже с подносом у двери.

– Тебе еще с собакой гулять сорок минут, – проглотила Аделаида мое «ты».

– В кромешной темноте?!

– Всего лишь полвосьмого. Возьмешь фонарик.

Фонарик – это, конечно, здорово, но его выборочное яркое пятно в полнейшей темноте слишком напрягает мои глаза и притупляет внимание. Огромный пес, хромая и хрипя от перетягивающего глотку ошейника, тащит меня на поводке, поэтому приходится светить все время под ноги, чтобы не споткнуться. За полчаса – три коротких остановки, когда пес останавливается и поднимает лапу. Пока он журчит, я делаю некоторые упражнения по восстановлению дыхания. Если он всегда так носится, то за пять дней я здорово натренируюсь и запросто смогу бегать стометровку за двенадцать секунд, а это первый разряд…

После третьего облитого Милордом дерева рядом возникла Чучуня. Попытавшись удержать собаку в две руки, мы решили, что проще все-таки пробежаться. Пес, добежав до поворота с рекламной вывеской, развернулся и понесся в обратную сторону. Я вздохнула с облегчением. Самой развернуть его домой мне навряд ли бы удалось, я уже представила, как он утаскивает меня на поводке все дальше и дальше по дороге, часа через два я упаду, и собака затащит меня, обессиленную и израненную, прямо в рассвет, потом, оттолкнувшись от краешка земли, Милорд нырнет в небо и мы превратимся в созвездие «Лиса и Хромоножка», навеки связанные поводком…

– Ты покрылась мурашками один раз, – трусит Чучуня рядом. – Пенелопа сказала, что для первого дня, когда проходит ознакомление, это даже хорошо, могло быть и хуже. До шести вечера дежурила Ириска, а потом я.