Падчерица Синей Бороды - Страница 33

– Пойдем кормить птичку.

Она не хочет вставать, я подбрасываю кусочек льда в кровать, Рита визжит и бросается подушкой. Она очень аккуратная, восьмая жена моего отчима. Я так и знала, что первым делом, когда встанет, она начнет заправлять постель. Нащупав в кармане рубашки бусину, я незаметно подбрасываю ее на простыню, пока Рита взбивает подушки.

– Ой! – удивляется она, обнаружив на влажном от подтаявшего льда пятне простыни бусину. – Ты только посмотри, красота какая!

– Обыкновенная пуговица, – приблизившись к Рите и к бусине лицом, я не разделяю ее восторга.

– Да что ты понимаешь! Это же розовый жемчуг! Подожди, дай посмотреть на свету.

Она рассматривает бусину у окна, потом – под увеличительным стеклом, потом предлагает залезть под кровать.

– Это еще зачем?

– Кто-то порвал в этой комнате дорогие бусы из жемчуга. Некоторые могли заваляться под кроватью!

Мы становимся на четвереньки с разных сторон старинного ложа на массивных ножках и смотрим друг на друга сквозь темное и довольно пыльное подкроватное пространство, в котором прячутся вчерашние сумерки.

Охота шарить там руками в поисках сокровищ пропадает.

– Если эту бусину продеть в твою тонкую цепочку, – предлагаю я, усевшись на пол, – получится оригинально. У нее две дырочки.

Рита в восторге.

Возились мы с цепочкой долго. Я уже устала раскрывать колечко крепления, но Рита не сдавалась, поддевая его в сотый раз крошечным скальпелем.

Цепочка проделась в бусину-пуговицу легко.

И только тогда на бледной тонкой коже, в углублении между ключицами, я заметила, как молочно-матовая бусина, пропуская сквозь себя золото, светится растворенной капелькой крови.

Агей Карпович, сосредоточенно сопя, наклеивал высохшую осу на краешек стакана. В прошлую пятницу очень удачно получилось с живой осой. Невесть откуда взявшаяся в его кабинете в холодный ноябрьский полдень, оса присела на краешек стакана с чаем, щедро посахаренного следователем. Присутствовавшая при этом Мона-налетчица, полногрудая красавица (и совершенно натуральная блондинка, кстати), сначала с веселым любопытством наблюдала за осой на стакане, потом – за размахивающим руками следователем. А потом ей стало не до наблюдений, потому что Лотаров, схватив свой шарф, так неудачно замахнулся, что опрокинул стакан, и чай вылился на критически открытые коленки Моны-налетчицы.

Лотаров извинился раз сто и раз двадцать ненавязчиво заметил, что будь подол платья подлинней, не расцвели бы на коленках красавицы под тонкими колготками багровые пятна ожогов. На крик и ругательства женщины потянулись сослуживцы, советовали написать на злодея жалобу, выпить водички, утереть на щеках потекшую тушь, трогали красные коленки, чтобы получше уяснить степень ожогов, и потом предложили – каждый свои – методы оказания первой помощи. Агей Карпович бегал в это время по кабинету, хватал себя за пышные волнистые волосы, охал, извинялся и успел не просто пролистать вытащенный под шумок из упавшей сумки неуловимой Моны блокнот, но и запомнить две последние странички, после чего незаметно подкинул блокнот на пол, «обнаружил» упавшую сумку, запричитал еще горестней и так неумело стал все сгребать в кучу, что Мона вынуждена была перейти от криков и ругательств к спасению содержимого сумочки, а потом совсем успокоилась и не стала писать на Лотарова жалобу.

Подтирая на стекле лишние капельки прозрачного клея у ломких осиных ножек, Лотаров думал, как напроситься в гости к Пенелопе. Он имел прекрасный нюх на пакости, сейчас этот самый нюх подсказывал ему, что девочка Алиса готовит грандиозную пакость, и единственная возможность разузнать все получше – это провести время с очаровательной прачкой.

Убрав стакан с приклеенной осой в тумбочку, Лотаров оглядел свой кабинет, насупился и некоторое время сердито перебирал в памяти все возможные ему способы уговорить женщину провести с ним время. За последние десять-двенадцать лет Лотаров настолько привык к абсолютной и непоколебимой свободе, что забыл, как это делается. У себя в кабинете он мог разыграть любое представление и довести за десять минут практически любую женщину до состояния истерики или вообще до полной невменяемости, но вот снаружи, за стенами следственного управления…

Дело кончилось тем, что, пометавшись по кабинету, Лотаров набросился на телефон и уже через пару минут свирепо поинтересовался у Пенелопы, не хочет ли она пригласить его на чашку чаю.

– Нет, – не скрывая злорадства в голосе, ответила Пенелопа. – Дела, знаете ли, Агей Карпович, дела!..

– Возьмите меня на дело, – вдруг неожиданно для себя предложил следователь, нависая над телефоном. – Я всегда могу пригодиться.

– Как это – всегда? – купилась Пенелопа.

Лихорадочно соображая, что сказать, Лотаров изобразил в трубку натужный кашель, потом длительное отхаркивание.

– Извините, – закончил он после громкого сплевывания. – Это нервный кашель. Не знаю, что именно вас интересует, но я мог бы в нужный момент отвлечь внимание, а потом…

– А знаете, приходите! – вдруг согласилась Пенелопа. – От меня помощница ушла. Приходите, будете обеспечивать контраст. И знаете что… Я надушусь, а уж вы не забудьте свой платок.

– Ну что вы, Пенелопа Львовна, я завсегда готов к встрече с вами, и платок при мне, – забормотал в трубку Лотаров. Резко выпрямившись, он почувствовал приближение интереснейшего вечера. – Я вот только пиджачок почищу, я в столовой на себя тарелку опрокинул… А подливка была…

– Ни в коем случае! – перебила Пенелопа. – Ничего не подчищайте и не замывайте.